ЗАКАЗНОЕ ПОРАЖЕНИЕ (продолжение2)
Логика проста: продаешь корову и еще доплачиваешь за то, чтобы ее доили, а потом, не жравши, задумываешься: может, получится в другом месте?
Оказалось, что мы об этом узнали самыми последними. За нашими спинами уже была образована комиссия. На приватизацию ей было представлено несколько групп, среди которых доминировало недавно учрежденное закрытое акционерное общество (ЗАО) «Минта». Чувствую, что–то здесь не так. Мы с Юшкисом взялись за эту компанию и обнаружили немало нарушений, один из ее членов даже не был гражданином Литвы. Мы остановили приватизацию. «Минта» перерегистрировалась, вместо «негражданина» появилось несколько новых граждан. Мы с Юшкисом попали в немилость, но продолжали свою политику.
Вникнув в документы, я попросил директора Департамента безопасности Ю. Юргялиса разобраться, что за люди претендуют на приватизацию, откуда у них деньги, так как между конкурирующими группами начались странные состязания — поджоги, взрывы, шантаж. у меня на столе оказалось несколько фамилий и характеристики на тех людей.
Директор комбината Петраускас, собрав своих работников и их приватизационные чеки, пытал свое счастье; бывший директор станкостроительного завода им. Дзержинского К. Дзидоликас стоял по другую сторону баррикады; Д. Тварионавичюс, врач, сын известного профессора, возглавлял «Минту». Вмешалась в приватизацию и кедайняйская знаменитость — Виктор Успаских. Юргялис откопал, что за спиной «Минты» стоит молодой предприниматель Сатурнас Дубининкас, на деле являющийся маховиком этой группы. Характеристика на этого человека вызвала у меня сильнейшие сомнения. О нем было написано такое множество всяких сказок, что его смело можно было ставить в один ряд с Аль Капоне, Л. Берией и любым другим Джеком Динамитом.
— Так почему такая бестия пасется на воле?
— Не можем ничего доказать.
— Знаете и не докажете? Юргялис, это тоже преступление. А если «компра» подброшена с конкурирующей стороны?
— Все может быть.
— Разве это ответ?
— Это функции не нашего учреждения.
— Тогда и не суйся.
Дальнейшее расследование показало: директор комбината сам устраивал взрывы у дверей своей квартиры, поджег свой садовый домик, чтобы привлечь внимание общественности; Успаских на деньги «Газпрома» скупил горы приватизационных чеков; против Данаса Тварионавичюса было возбуждено уголовное дело в связи с аварией, в которой погиб его отец. Согласно одной из версий, за рулем сидел не отец, а сын. Когда машина перевернулась, сын не растерялся и поменялся с отцом местами… Словом, дальше в лес — больше дров.
Один из участников приватизации, К. Дзидоликас, был хорошо мне знаком. Долгое время этот человек возглавлял крупный станкостроительный завод в Каунасе и представлял нашу промышленность в Германии, поэтому наличных денег мог иметь вволю. Я пригласил его на беседу. Как мне показалось, говорил он очень обтекаемо и что–то от меня скрывал.
— Хорошо, тогда познакомь меня с Дубининкасом.
Они вдвоем приехали ко мне в Бирштонас. Чем дольше разговаривал я с этим парнем, тем больше он мне нравился. Особенно по душе была его откровенность, внимательный взгляд, умная, порой невыгодная даже ему самому аргументация, и прекрасная осведомленность о работе Сейма и Президентуры.
— Отлично, тогда скажи мне, откуда у тебя такие деньги?
Сатурнас признался, что он внебрачный сын знаменитого председателя колхоза Костаса Гликаса. Ему отец оставил около 150 тысяч долларов. С них он и начал свой бизнес.
— Хорошо, я твоего отца немножко знал. У него была ценная реликвия — шестиствольное охотничье ружье, которое не то Геринг, не то Риббентроп подарил Сталину…
— Да, оно у меня, — ответил Сатурнас, — могу показать. Отец хотел подарить его Снечкусу, но тот отказался, так как не имел возможности подарить Гликасу что–нибудь равноценное. Ему подарок показался слишком ценным.
Я знал, что Гликас каждый год вместе с бригадой из 30–40 человек косил сено на полигонах Калининградской области и зарабатывал кучу денег. При выводе российской армии он перепродал огромное количество военной техники и заработал еще больше, поэтому мог сыну оставить и не такие деньги. Все впоследствии подтвердилось до мельчайших деталей.
— Ну как вы собирали материал и не узнали таких подробностей? — спросил я Юргялиса.
— Не может быть! — Я чувствовал, что он знает еще что–то, но не выдает себя. Кто–то уже встал между нами.
— Не может, но так есть.
При анализе первичных материалов выяснилось, что, воспитываясь в детском доме, Сатурнас активно занимался спортом с такими людьми, как Дашкявичюс, был он замечен и в окружении Г. Дактараса, М. Велонскиса и «Пшидзе»[34]. Об этом свидетельствовало несколько фотоснимков, застолья в ресторанах и… ничего больше. Но тогда он был юнцом и не мог предвидеть, куда свернет каждый из его дружков, которые, став «авторитетами» каунасского преступного мира, основательно надули Сатурнаса.
Но события развивались своим чередом. Появилась оперативная информация, что Бразаускас за эту приватизацию снял приличный куш. Я не верил ни одному слову, но решил перепроверить. Взятку якобы передал старый приятель Бразаускаса, известный в Каунасе под прозвищем «главный колбасник Эжерелиса» Сигитас Янушаускас, не раз снабжавший приятеля своей продукцией. Будто бы он со своей женой навестил Бразаускаса в Турнишкес, привез объемистый пластмассовый пакет, а ушел без него.
Я решил, насколько возможно, хотя бы приблизиться и к этой информации, поскольку и с Янушаускасом был немножко знаком. Но случилось странное. Возвращаясь из Турнишкес, Сигитас Янушаускас почувствовал себя плохо, потерял сознание, а через несколько дней умер. Ушел главный свидетель. Юргялис ничего об этом не хотел знать, он строил себе дом в Таранде. Некоторое время спустя похожая судьба постигла и жену Сигитаса. По словам кардиолога профессора Д. Василяускаса, оба случая смерти как будто скопированы, настолько идентичны, что даже специалисту трудно поверить. Подобных случаев в его практике не встречалось. По его мнению, здесь не обошлось без внешних причин.
Не хочу никого подозревать, случаются чудеса и почище. Из всех улик осталась только представленная прокуратуре запись разговора Тварионавичюса и Дубининкаса, в котором последний утверждает, что передал своему сообщнику в Вильнюсе 300 тысяч и что эта сумма должна быть списана в его общие расходы.
Я снова поймал Кястаса Дзидоликаса. Он не стал ни подтверждать, ни отрицать этот факт:
— Ты подумай, объявится какой–нибудь концерн ЭБСВl и все развалит, появятся тысячи безработных, а здесь — надежные люди. Нужно было спасать предприятие, пока оно не потерпело банкротства. Бразаускас поступил очень хорошо, правильно и своевременно…
- …и ты его не трогай, — разозлился я, но что–то во мне надорвалось, появились сомнения, я вспомнил клан А. Навицкаса. Скажи, он взял? Только без дураков!
— А кто сейчас не берет? — изворачивался старый волк. – Разве что дураки вроде тебя.
— Кястас, это слишком серьезно. Об этом нельзя говорить уклончиво.
1 Действовавшая в Литве фиктивная фирма.
— Я и не говорю.
— Если врешь, от меня добра не жди. И твои усы не сметаной вымазаны. Я все равно докопаюсь.
— Ничего ты не найдешь. Мы с Бразаускасом старые друзья. Если бы он что и взял, я все равно ничего бы не сказал. Успокойся, «Лифоса» оказалась в надежных руках. Я этим очень доволен.
Я успокоился. В самом деле, я не имел никакого права копаться в таких делах. Но неожиданно возникла еще одна загвоздка. Главный двигатель той приватизации С. Дубининкас очутился в тюрьме. Кто дал такое указание, точно не знаю по сей день, но предполагаю. Адвокат Дубининкаса Гаудутис изучил причины ареста и все материалы передал председателю Каунасской судебной коллегии по уголовным делам Смольскасу. Тот не обнаружил в действиях арестованного ни состава преступления, ни преступного деяния и отпустил его домой. Все шло в законном порядке.
Но вдруг, ни с того, ни с сего, президент вызывает заместителя генерального прокурора и, дважды ударив кулаком по столу, строго спрашивает:
— Кто выпустил Сатурнаса?
— Надо выяснить, — осторожно отвечает тот. А я смеюсь:
— Вылезло шило из мешка!
Все это невероятно, но факт остается фактом. Президент почему то очень спешит. Он издает неправомочный декрет с требованием уволить председателя суда Смольскаса. Это тоже комедия. Ведь согласно закону, подготовленному самим Бразаускасом, президент сам должен увольнять судью и представлять это Сейму на утверждение. Какой–то невразумительный кордебалет. Меня охватывает беспокойство. Узнаю, что Смольскас — зять Витаутаса Эйнорюса. Я тестя предупреждаю:
— Витаутас, если Смольскас подаст в отставку, я перестану его уважать. Это юридически несостоятельный декрет заинтересованного человека.
Беседую с министром юстиции Валисом. И тот смеется:
— В это дело я соваться не буду, хотя мне и приказано.
К Смольскасу выезжает председатель Верховного суда П. Курис и уговаривает судью заболеть, уйти в отпуск, после чего обещает ему лучшую работу, а тот отказывается.
— Не смей, — звоню я ему, — если уйдешь, то забудешь вообще, кем ты был.
Но президент лезет из кожи вон и издает еще один декрет — дескать, он будет советоваться по поводу создавшегося положения с опытными юристами. Это не только наивно! Запахло необычайной заинтересованностью этого человека. Все в его руках, поэтому практически ему придется советоваться самому с собой. Я пытаюсь убедить президента, что он не имеет права вмешиваться в конкретное дело. Мы разговариваем как чужие. Он от всего открещивается, смотрит на меня с подозрительностью, но неожиданно спрашивает:
— Так что делать?
— Ничего, от этого надо отказаться. Разве вам не известно, что Сатурнас — сын вашего близкого товарища по охоте Гликаса, что он со своими друзьями защищал парламент?
На это он ничего не ответил, но по его глазам я понял, что между ним и Дубининкасом стоит еще какой–то человек, заходивший в кабинет президента. Скандал понемногу улегся. О ничтожных декретах и сейчас никто не хочет вспоминать. «Лифоса» приватизирована, во главе ее оказывается Данас Тварионавичюс, тоже сын близкого приятеля Бразаускаса, оборотистый докторишка. Я опять отлавливаю К. Дзидоликаса:
— Господин Кястутис, что за чертовщину вы там затеяли?
— А думаешь, я знаю? Может, привезли не все, что обещали. Может, что–то утаили или проболтались. Но, скорее всего, сам Тварионавичюс подобрался через Берёзоваса, не желая возвращать Сатурнасу кредит в два миллиона. Это его почерк. — Он стал более откровенным, так как сам был ему должен. — Не умеют люди трудиться ни на благо народа, ни на собственное благо.
Повторяю еще раз: я не хочу делать никаких резких движений, хотя выводы сами лезут в глаза, как мошки. Я прикидываюсь дурачком и спрашиваю известных теперь юристов: почему только в том единственном случае в поисках стрелочника президент издал даже два компрометирующих его декрета? Будто облигации какого–то активного участника. Они не аннулированы, поэтому еще долго будут колоть глаза не в пользу первого человека республики. Кто это может отрицать?.. Поэтому не отрицаю и я, все остается во власти старательно создававшейся, любовно выпестованной всемогущей «репуссацuu». Кто не верит, тот не ходит без штанов. Строй из себя великого, благородного, прекрасного, тогда и понимания добьешься, и наворуешься досыта.
Странной была моя работа в Сейме. Для ее характеристики хватает нескольких слов: белая ворона, ни правым товарищ, ни своим друг. Совсем как в «Саюдисе», не пришелся впору, хоть плачь. Здесь следовало дать волю всем свои порокам, только тихо, вежливо, с улыбочками и рукопожатиями подходить даже к самому ненавистному человеку, а за его спиной действовать свободно, без стеснения, как в монгольской степи, — но я все делал открыто, глядя в глаза и порядочному человеку, и негодяю. Мне стыдно лицемерить. Двуличие, как учит древняя литература, — главное оружие и преимущество дипломата, — а у меня от него сводит челюсти. Поэтому, чем дальше, тем яснее я сознаю, что честность здесь совсем не Нужна. К счастью, рядом со мной ТРУДИЛИСЬ такие светлые и разумные личности, как Ю. Пожела, Й. Кубилюс, В. Лютикас, А. Будвитис, А. Байорас и другие, мало известные читателям депутаты, с которыми я чувствовал себя более сильным духовно, морально выросшим, хотя иногда одолевало сумасшедшее желание выйти на трибуну и во весь голос крикнуть: «Горе тебе, Иерусалим, и детям твоим!»
Я сблизился с Казисом Бобялисом, образованным и обладающим огромным политическим опытом деятелем эмиграции, но все его дела, если не считать разумных выступлений и поучений, тоже только в редких случаях продвигались вперед. Он очень старался приспособиться к нам, но пропитывающий его до мозга костей американизм делал этого человека чуть–чуть смешным. Я пытался создать группу для выработки программы, чтобы каким–то образом ориентировать членов Сейма на избирателей, но по тем же причинам все быстро рухнуло. При любой попытке помочь избирателям на меня и моих сторонников смотрели как на желающих подняться повыше во власти. Поскольку большинство само к этому стремилось, то к нам относились как к соперникам, способным подставить подножку. Такой стереотип мышления, или, напротив, недоумия, царил и слева, и справа, и в центре — кто кого! А на войне, как известно, все средства хороши.
Скажу откровенно: кое–кто пытался меня приручить подачками, пытался вовлечь в деятельность в групповых интересах, соблазнять высокими должностями, но все это ко мне не приставало, я не мог отказываться от своих принципов и присяги, принесенной народу. Чем дальше, тем чаще я задумывался, как с честью выйти из этой игры. Как известно, надежда дуракам заменяет разум, а вера в то, что со временем все изменится, — чепуха не меньшая, чем вера в лотереи. Пожертвует один грош — и ждет, ждет, как будто уже что–то сделал, а результат всегда одинаков: круглый пшик.
Однажды после доброжелательной критики Бразаускас меня упрекнул:
— Ведь ты был нашим товарищем?
— А кто, если не товарищи, скажут тебе правду?
Я не оправдывался, так как был прав, но ответа он не понял. Мы разошлись, жалея друг друга. Оказывается, слушать его — и есть настоящее товарищество, а ему выслушивать других не обязательно. Этовеличайшая ошибка любого возвысившегося «нового демократа», атавизм, не дающий ему понять, что не он выбирал нас в свои слуги, а мы избрали его своим руководителем. Из–за такого отсутствия взаимопонимания и происходят все беды нынешней демократии.
Близились выборы, а в нашей фракции только тол кались, как на блошином рынке, следили друг за другом, делили власть, которой практически не было, пока, наконец, фракция не стала рассыпаться и разбегаться по сторонам. На выборы нужны были средства, поэтому наши лидеры придумали соломоново решение, чтобы их собрать. Поскольку Киркилас был слишком охоч до чужих денег, заняться финансами было поручено Ю. Каросасу, еще большему «копейколюбу», а Киркилас должен был честно руководить всей пропагандой и агитацией за «спасибо». Умнее не придумал бы и сам Франк Крук[36]. Это была мудрость близящихся похорон.
После двух или трех бесед 300 тысяч литов с большой неохотой пожертвовал Б. Лубис, а меморандум о совместных действиях он подписал с Г. Вагнорюсом. Это было серьезное предупреждение нашим козлодоям, но они прикинулись дурачками, ибо ничего другого не умели.
— Почему вы так? — спросил я щедрого предпринимателя.
— Так у вас нет никакого порядка. Принимайте как мое расположение к прежним товарищам.
А новые товарищи решили, что это расположение относится только к ним лично. Деньги где–то застряли. Оказалось, что они в течениемесяца крутились в банке «Гермис». Кому–то понадобились проценты. После шума и скандалов они наконец нашлись, но драгоценноевремя было уже упущено.
180 тысяч литов Каросас перевел владельцу терпящей банкротство газеты «Дена» (бывший орган компартии «Теса», сменивший название после приватизации), своему близкому приятелю Р. Тарайле, якобы за то, что он будет печатать наши предвыборные материалы. Этот вороватый мужик перевел деньги на имя не то дочери, не то любовницы, окончательно угробил газету, а мы остались ни с чем. Деловое партнерство Тарайлы и Каросаса и сегодня заслуживает внимания прокуратуры. Стоило бы выяснить, за какую сумму Каросас и Киркилас уступили этому выкрутившемуся после аферы в «Республике» бизнесмену 34 процента акций и куда они дели деньги, причинив партии невосполнимый ущерб. Уничтожить популярную газету, расходившуюся стотысячными тиражами, могли только люди с черной совестью, которым деньги заменяют все.
На оставшиеся 120 тысяч, если вообще столько оставалось, наши вождишки смогли только напечатать для себя агитационные календарики и буклеты, а остальная гвардия была брошена на произвол судьбы, их просто голенькими бросили в предвыборную крапиву. Более того, сговорились ввести налог, чтобы каждый, кто желает идти в кандидаты, уплатил в общую кассу не менее тысячи литов, так сказать, контрибуцию на покрытие растранжиренных ими средств. О пожертвовании Лубиса всем, посвященным в дело, было приказаномолчать, чтобы, не дай Бог, об этой благотворительности ничего неузнали правые.
Между тем, сам Б. Лубис, подписавший с Вагнорюсом меморандум о сотрудничестве, ничего не скрывал и признался, что на поддержку консерваторов он дал в пять раз большую сумму. Словом, наши великие стратеги со своим мошенничеством и враньем до того доквакались, что уже сами не соображали, что они делают и что говорят. Фактически они отвергли все объединяющие нас идеи, не соблюдали никаких принципов организации совместной работы, забыли о какой бы то ни было личной ответственности перед товарищами, променяли ее на какую–то неясную каросасовскую коммерцию, а потом подсунули такую же непонятную программу партии, переписаннуюс прошлых выборов. Ничего лучшего они не могли придумать, поскольку все их мысли были заняты единственной заботой — как–нибудь выкрутиться от заслуженного осуждения и каким–нибудь способом оставаться в единственных праведниках в глазах ничего не ведающихи продолжающих им верить рядовых членов партии. Почти по такому же коммерческому принципу сочиняли наши ликвидаторы и избирательный партийный список.
Ни на что хорошее не надеясь, я предложил простой ход: записать в первую десятку уважаемых в народе членов партии, известных своей творческой деятельностью, так сказать, привлечь избирателей их авторитетом или напомнить им о своем существовании. По этому плану, при успешном исходе выборов, некоторые наиболее уставшие или разочарованные могли бы с честью отойти, уступив место молодым. Каросас с этим согласился, но, с учетом опыта правых, сформировал группу экспертов и коварно затаил другие планы. Члены партии встревожились. Тогда он предложил назначить председателем группы безупречного А. Будвитиса. Недовольные успокоились и сталиждать справедливых решений.
Будущий список тоже скрывали от членов фракции. В конце концов, через силу его вытребовали. Всех партийцев со стажем, авторитетных людей, загнали в конец списка, в лучшем случае — в середину, а впереди оказались никому не известные представители клана Каросаса и, конечно, незаменимый и много знающий Киркилас. В первую десятку включили даже Артура Плокшто, который в нашей партии не состоял. Члены партии опять возмутились, а Каросас, призвав на помощь весь свой ораторский талант, принялся доказывать, что Плокшто очень нужен партии в качестве магнита, который притянет к нам избирателей–поляков. Практически и здесь мы ничего не выиграли, полякиза нас не голосовали, поскольку, оказывается, еще до выборов Плокштобыл исключен из польской фракции. В действительности этот человек был всего лишь нелегальным партнером Каросаса по бизнесу в приграничной зоне Лаздияй с польской стороны.
Список опять надолго исчез. Цель составителей была более чем понятной: при опоздании или большой спешке внимание людей притупляется, они становятся более сговорчивыми и менее наблюдательными. Совет партии список исправил, но уже не так кардинально. Эксперты опять перевернули его вверх ногами. Это перетягивание не прекратилось и на съезде. Когда выявились все допущенные ошибки, Каросас без зазрения совести объявил, что во всем виноват Антанас Будвитис.
— Побойтесь Бога, — со слезами на глазах оправдывался Антанас, — никто меня не слушал и никто со мной не советовался. Все закончилось первым вариантом списка.
Но разгоряченные люди ему уже не верили.
— Мягкотелый, — бросил ему Садаускас.
— Видишь ли, Антанас, горячую тюрю надо перемешивать неголой рукой, а мешалкой, — сглаживал обиду товарища ироничный иочень мирный Пожела.
Юршенас молчал, прижав уши, облизывался и выжидал, когда Каросас завязнет поглубже. Ему что? В списке он первый. Между тем по избирательным округам стали разъезжать эмиссары из клана Каросаса, но тоже втихую, ни с кем не советуясь. В Пакруойисе я неожиданно увидел приехавшую туда Бурбене. Она немножко растерялась и ничего объяснить не могла.
— Так постановил президиум.
— Ну, а меня вы могли предупредить, ведь я пока еще депутат?
— Но вы себя из списка исключили.
— Да, из списка я себя исключил, там засилье вашего клана, но в одномандатном округе остаюсь, — дразнил я ее, а жителям Пакруойиса разъяснил сложившуюся ситуацию. Мои избиратели возмущались, собирались протестовать, а один из благороднейших людей в округе, В. Штуйкис, при грозил, что перейдет в Социалистическую партию.
- И я уйду, — при грозила и моя помощница, председатель районного совета партии Александра.
- Почему вы все делаете за нашими спинами?
Бурбене — хитрюга, она мигом сообразила, что в Пакруойисе ей делать нечего. На ее место, словно какого–то десантника, сбросили шяуляйца Шяджюса, который, конечно же, продул выборы каким–то непонятным христианским демократам. И это в «красном» районе!.. В районе, в котором мы с Александрой создали самую мощную в республике организацию ДПТЛ! Анекдот…
Сам Каросас поехал в Мариямполе и даже не сообщил об этом местному депутату А. Байорасу. Он прятался до самого начала собрания и даже не предложил ему поучаствовать вместе. Философ самсебя выдвинул, хвалился, что он родом из сувалкийского местечка Сангруда, что ему море по колено, что у него больше опыта, чем у Байораса, что он очень много знает, но еще больше позабыл… Ясно, чтои он продул в довольно благосклонном к нам приходе, который мывместе с Байорасом начали формировать четыре года назад. Избиратели стали более грамотными: если без нашего мнения, то и безнаших голосов. Как аукнулось, так и откликнулось.
Выехав по другим делам в Людвинавас, я навестил своих давних знакомых.
— Почему вы нашего прокатили? — спросил я провинившихся товарищей.
Сельчане улыбались, смотрели на меня изучающим взглядом, что то поняли и, наконец, ответили:
— Он такой же ваш, как и наш.
— Неужто предчувствовал и? — включился в игру и я.
— Писатель, все наше предчувствие у вас на языке.
Лучше не скажешь, но я продолжал:
— Ну, а Байорас, он–то чем провинился перед вами?
— Да не перед нами, а перед вами.
— Да ведь и я среди них — белая ворона.
— Так чего не перекрасишься? — поддразнивали они меня, как сводники.
— Я не умею. Давайте лучше выпьем.
— Выпьем!
И после третьей или четвертой один мне на ушко, как большую тайну, сказал:
— Если он сувалкиец, да еще из Сангруды, такого стоит поостеречься.
Мы не поостереглись, поэтому перед самыми выборами узнали, что Каросас договорился с правыми не выдвигать против их лидеров наших самых сильных кандидатов, а консерваторы за это тоже не останутся в долгу и расплатятся тем же с нашими царьками. Но Ландсбергис остался Ландсбергисом и выполнять свои обещания не собирался. Сейчас даже смешно вспоминать, как, узнав о таком абсурде, А. Альбертинас в знак протеста сам себя выдвинул в Гарляве против идола консерваторов, будто принес себя в искупительную жертву, и пострадал. А почему Каросас или Юршенас не осмелились честно скрестить шпаги с равным себе соперником? Храбрости не хватило?
Нахальства? Политической воли? Нет, дорогие, все решилось торгашеским сговором между обеими сторонами, что доказали республике такие самоотверженные люди, как Альбертинас.
Это — неслыханное предательство собственных идей и товарищей. Его не останавливал и Бразаускас. Он все еще корчил из себя разгневанного беспартийного. Он был очень не доволен тем, чтов такой ситуации второй срок президентства ему не светит, но вместе с тем вдолбил себе в голову, что без него ДПТЛ ни на что не способна: не хотели быть моими подручными, вот и расхлебывайте эту самостоятельность сами. Думаю, не последнюю роль в такой политикесыграло желание наших верхов избавиться от членов партии, которые мыслят самостоятельно и критикуют лидеров. Верхи хотели остаться в будущем безраздельными хозяевами.
Испугавшись такого безобразия, ко мне приехал В. Великонис.
— Витаутас, помоги! У меня нет никаких плакатов, никаких средств, а Виджюнас буквально сорит своими прокламациями.
— Не понимаю, чего ты лезешь в Шакяй, когда у тебя есть Кедайняй?
— Так никто меня там не выдвигал.
— Так чего молчишь, не сопротивляешься?
— А сам чего сбежал, почему нас бросил?
— С политикой я покончил на все времена, но не понимаю, почему ты меня ругаешь, а сам просишь помощи?
— Когда говоришь правду, гораздо легче просить, хотя гораздо труднее получить что–либо.
Этой фразой он меня обезоружил. Договорившись с каунасским предпринимателем родом из Шакяй Дубининкасом, я напечатал Великонису все предвыборные материалы, но мы порядком запоздали. Все тонуло в омуте Каросаса — Киркиласа. Избирательная кампания ДПТЛ показала, что это было заранее заказанное ее руководством поражение. В Сейм попали только одиннадцать членов нашей партии: девять — по партийному списку и два — по одномандатным округам. Даже сам Юршенас в Швенченисе был разбит, как швед под Полтавой, но он и не очень старался, ведь в партийном списке он был первым. Застраховался человек еще на несколько выборов, а платила за страховку вся партия.
После выборов у «сеймовского лиса» на руках были все козыри, и он без труда оттеснил в сторону Каросаса. Ущерба от такого маневра Юршенаса никто еще не подсчитывал. Виноватыми остались только не раз ломавшиеся очки, сквозь которые он не видел того, чего не хотел видеть. Вернувшиеся к власти ландсбергисты всю свою радость и желчь излили на рядовых членов ДПТЛ. ИХ вышибали со всех постов, и некому было за них заступиться. Наши царьки втихомолку зализывали свои синяки и шишки. По словам Кунявичене, у консерваторов на такую месть было полное право, так как они вернулись, чтобы править Литвой не менее ста лет.
Иного нечего было и ожидать. Всех тех, кто коллаборационировал с Ландсбергисом, рано или поздно вытаскивали, как муху из борща, досуха обсасывали и выбрасывали вон. «Папуля» не раз обходился таким образом с социал–демократами, центристами и всевозможными христианами. Больше всех от него получал Бразаускас, но ничему не научился. Я не понимаю, что влечет его к этому «горбатенькому музыканту»? Страх? Комплекс неполноценности? Такая же мания величия? А может быть, ставшая второй натурой привычка чиновника сидеть на вершине высокооплачиваемых любителей родины?
Ведь прошлое Ландсбергиса, если его сравнивать с прошлым Бразаускаса, гораздо более темное и грязное в любых светских и национальных аспектах. Кому кого следовало бы опасаться? Не будет лиэтому виной упомянутый в «Черном сценарии» принцип качелей, в том смысле, что и враг может быть полезен? Сегодня один, завтра другой, так что и виноватых не будет. Это самый верный способ разорить Литву и заставить людей думать, что при русских было лучше…
Уже тринадцать лет мы бесплодно раскачиваемся на этих качелях. То «мессия» наверху, то Альгирдас внизу, то богоизбранный разрушитель летит вниз, то «тайный католик большевистского периода»взмывает вверх, то освободитель Литвы, то избавитель, то первый миллионер–музыкант, то такой же миллионер–охотник…
Они оба стали равными, оба получили по одинаковому ордену, но все еще раскачиваются. Так кто кого будет наказывать?. Ведь оба без всякой там конопли задурили, затуманили мозги соотечественников и издеваются, как тот же Робеспьер: чего вы возмущаетесь, чего вы плачете и просите хлеба? Ведь мы оба даровали вам свободу!.. Побойтесь Бога!
Кто же должен бояться: те, кто ничего не делал, потому что ничего не умел, или те, которые трудились на благо народа и совершали ошибки? Кто вел себя правильнее: те, кто издал целую библиотеку литуанистики или те, кто сбежал и позабыл литовский язык? У кого больше заслуг перед литовским народом: у тех, кто строил заводы, поднимал страну из послевоенных руин и создавал современное сельское хозяйство, или у тех, кто занимался саботажем, мешал расцвету отечества, воровал и за это сидел, а нынче строит из себя великомученика? Откуда эта проклятая мода чернить прошлое народа и прививать литовцам комплекс неполноценности? У всякого явления есть свои корни. Из ничего ничто не рождается. А как поднять в народе авторитет бывшего стукача, извлеченного из безвестности царька? Надо каждый день и на каждом углу кричать: «Ландсбергис — Литва!» Это ложь, неправда, но если ее часто повторять, то она становится фактом. После этого уже нетрудно запугать и сомневающихся, а страх это первое, что принуждает человека поклоняться идолам.
Бразаускас — тоже идол, только лучше раскрашенный.
Не спеша, понемногу литовцам начинают вколачивать в головы, что им удобнее быть в своей стране второсортными людьми. Ведь надо же как–то оправдать причину, по которой едва выбравшихся из мешка соотечественников загоняешь в еще более страшную пещеру! Почему со времен Кревской и Люблинской уний[37] мы, повергнутые в нищету и нестроения, с плачем просим чужого приюта. Потому, что в Литве при всех жизненных перипетиях с церковного благословения вперед вылезает посредственность. Почти все ее святые — это юродивые, болезненные фанатики или люди с неустойчивой психикой, поскольку с людьми мыслящими церковь за две тысячи лет так и не научилась договариваться. Она этому еще только учится, поэтому дергаетза веревку качелей, как за церковный колокол.
В эти качели Бразаускас уселся по собственному желанию, никто его не уговаривал и не вынуждал. Это случилось после первых выборов в Верховный Совет. У меня на квартире собралось руководство Самостоятельной КПЛ. Кроме него, присутствовали Ю. Марцинкявичюс и Ю. Пожела. Мы долго совещались, пока не приняли решение: если Бразаускаса не выберут председателем Президиума Верховного Совета, партия провозгласит себя оппозиционной и дальше будет самостоятельно добиваться своих основных целей. Она любой ценойбудет стараться сохранить единство народа и не позволит разваливать экономику. Лидером оппозиции в таком случае будет объявлен Бразаускас. Мы пожали друг другу руки, Альгирдас взволнованно обнял меня, расцело~ал и поблагодарил за такое доверие.
— Чем больше он волнуется, тем скорее обманет, — сказал после его ухода Пожела. И попал в самую точку.
Состоялась первая сессия Верховного Совета. Еще не начинались никакие выборы, не рассматривались никакие кандидатуры, когда на трибуну поднялся единственный «демократ» Литвы и властно заявил: — Поскольку на выборах победил «Саюдис», я буду председателем. Под управлением Чепайтиса депутаты так и проголосовали, а представители Самостоятельной КПЛ даже не пикнули, они молчали иоглядывались на своего прослезившегося лидера. Люди, которыепервыми осмелились отделиться от Москвы и расчистили своре Ландсбергиса дорогу к власти, молчали и все еще оглядывались на своего растерявшегося лидера. Довольный такой молчаливой поддержкой, Ландсбергис предложил Бразаускасу пост своего заместителя, но тот отказался.
— Вот молодец! — обрадовались мы и были готовы носить его на руках.
Но при формировании правительства наш герой неожиданно предложил сам себя в заместители премьер–министра. Мы его не поняли. Он просто нас обманул.
— А что мне было делать? — оправдывался он. — И мне нужно на что–то жить…
— Если думаешь только о себе, так зачем лезешь в лидеры?
— Надо не идти в коллаборационисты, а создавать оппозицию.
Но на такой шаг у Бразаускаса не было ни смелости, ни желания. Поступок Бразаускаса парализовал всю партию. Его заигрывание с Ландсбергисом обернулось всеобщей бедой. Порядочные и ожидавшие каких–то действий люди стали в массовом порядке покидать нашу партию, а руководящая часть бросилась вслед за лидером в лагерь ландсбергистов. То, что они ушли, — еще полбеды, но то, что эти хамелеоны, обиженные природой и обделенные талантами, моментально вытеснили из государственного аппарата умелых руководителей и специалистов, — это было началом катастрофы. Бразаускас не защищал их, если не считать нескольких очень близких к нему дружков, поэтому и заслужил прозвище «Старая дева».
— Идейных коммунистов в партии было разве что три процента, искренне, конечно, имея в виду себя, заявил он и выписал всем подленьким людишкам отпущение: были подленькими, не стыдитесь иоставаться такими. — А все прочие были только членами партии.
Такими же, как и он сам: без идей и обязательств перед другими, спаситель по финансовому призванию.
Если бы это не произошло, если бы оппозиция внимательно следила за действиями ландсбергистов, не начался бы такой страшныйразвал экономики. Люди были бы своевременно сориентированы, онизнали бы, что делать, была бы выше поднята планка ответственностиза любые действия правительства, не начались бы хаос и анархия. Приватизация начиналась бы, как в Словении или Чехии, с создания законодательной базы, и только после этого государственную собственность предложили бы поделить «группе товарищей».
Но когда подошло время, господин Ландсбергис разогнал всех героев «блокады»[38] вместе с их председателем и объявил их врагами нации. Бразаускас получил по заслугам и, поджав хвост, опятьвцепился в партийную работу, хотя фракцию уже покинули восемьчеловек из десяти. Благодаря партии он снова поднялся, но на время, только для того, чтобы в очередной раз ее предать, оказавшисьна посту президента. Ему понравилось так раскачиваться, поэтомуон и утверждает, что когда нужен тревожный набат, не обязательнобыть звонарем, а для спасения Литвы нужно по меньшей мере статьпремьером… и с очень широкими карманами, в которые можно складывать нечаянно перепавшую, модную нынче, всякого рода благотворительность.
Читать далее
На главную