ЗАКОН РОБЕСПЬЕРА (ПРОДОЛЖЕНИЕ2)
Бразаускас хотел что–то сказать, но спокойный и очень уверенный ответ выбил его из колеи. Президент покраснел, побагровел и не сразу сумел взять себя в руки, сообразив, что перед ним сидит самостоятельно мыслящий человек, помыкать которым, как каким–нибудь Киркиласом или Каросасом, у него никогда не получится. Даже младенец, присутствуя при этом странном диалоге, понял бы, что Бразаускас вдруг почувствовал себя обойденным на первом повороте, точнее, он сам перевернулся, лишившись поддержки в своих личных манипуляциях со стороны самой многочисленной партии. Этого он никак не мог простить обошедшему его и обладающему государственным мышлением премьеру, который, будучи настоящим политиком, правильнее оценил, что ожидает их обоих в случае утраты доверия большинства.
С этого дня конфликт между ними нарастал и усиливался. Наши прогнозы полностью подтвердились. Когда Шлежявичюс стал по всем параметрам обгонять вообразившего себя святым и неприкосновенным Бразаускаса, повторился вариант психологической драмы между Ландсбергисом и Прунскене. Один трудился, занимался стабилизацией экономики, а другой как был, так и оставался Ландсбергисом, слегка подретушированным под Палецкиса, несколько подмалеванным под Каросаса, основательно закамуфлированным реставраторами под Киркиласа, — Ландсбергисом, с нетерпением выжидающим удобного случая, чтобы избавиться от своего конкурента.
Такой повод появился. По милости Бразаускаса, являвшегося председателем комитета по литу, начался обвал банков. Из одного из них Шлежявичюс изъял свой вклад. Президент тут же дал указание генеральному прокурору В. Никитинасу возбудить против премьера уголовное дело. Суть и форма обвинения были до того абсурдны, что еще и сейчас некоторые политические мышата типа Киркиласа несут чепуху, будто это была провокация соперников ДПТЛ, то есть ландсбергистов.
Деятелей, изъявших свои вклады в тот же день, я насчитал среди депутатов Сейма еще двенадцать, в их числе были Кунявичене, Грицюс, Плечкайтис, Арбачяускас и другие. Не утерпев, я спросил президента: — Почему дело заведено только на Шлежявичюса?
— у него другое положение. — Ответ был более чем странным как будто для премьеров в Литве действуют другие законы.
Сегодня об этом я не стал бы писать, если бы мои выводы не подкреплялись всеми последующими действиями Бразаускаса. Сейчас он оправдывается: «Биография у меня довольно сложная, и я не знаю, где бы Литва могла проявить себя с таким президентом, как я, а премьер — совсем другое, он управляющий, администратор».
Дальше — еще лучше: «Согласно законам, Литва — республика премьера». Вот и вылезло шило из мешка. В жизни все намного проще: пока не все приватизировано, значит, не все еще потеряно, есть еще за что зацепиться, так как распределяющему всегда достается львиная доля. Все премьеры уже стали миллионерами, так почему бы и мне не попробовать? Тем более что в период его президентских полномочий еще не ослабла созданная им одна из самых совершенных система взяточничества. А чтобы такая цель не скоро выявилась и не бросалась другим в глаза, для простачков была состряпана трогательная биография «тайного католика периода большевизма» вкупе с мифом о бесподобной буфетной порядочности. Дескать, все мы — дети прошлого, всех нас гнетет первородный грех — так почему только я один должен занимать менее прибыльный пост?
Эту позицию подтверждает и постоянно растущее личное достояние Бразаускаса, и опровергающий его домысел факт: во главе всех пост коммунистических государств руководителями остались бывшие коммунисты. Эстонии, Латвии, Польше это не во вред, а у нас обязательно повредит карману Бразаускаса.
Не будем завистливыми. И правда, если при наличии такой совершенной системы воровства ничем не разжиться, то в оценках новыхлитовцев это может означать какой–то духовный порок или застойный комплекс. Но если уж приобщился к этому братству кровососов, то его не стесняют ни Конституция, ни другие законы. Он подготовил сверхидейный сюрприз для всей социал–демократии своего уровня: привел за ручку свою беспартийную возлюбленную, с которой его обвенчал «орден святых папарацци»[17], и заявил, что она — политолог высшей буфетной закваски и в политике будет первой. Так вся идеология, социология и политология этой партии в мгновение ока улетела коту под хвост. Если ему вся Литва досталась как трофей после удачной охоты, так почему бы не поприжать посильнее несколько скачущих еще впереди него чересчур идейных социал–демократических зайчишек? А разжившись, необходимо ведь задуматься о проблемах наследования. Я бы не удивился, если бы к концу каденции и обе его дочки пришли спасать Литву с министерскими портфелями. Вот кому мешал Шлежявичюс. Поэтому перепуганный Владас Никитинас и позвонил мне:
— К тебе зайти или ты ко мне заедешь?
— Как тебе удобнее.
— Видишь ли, в этой вашей конторе слишком много свидетелей. Я понял, что разговор будет серьезным. Мы сА. Паулаускасом часто прибегали к таким намекам.
Новый прокурор ждал меня в отдельной комнатушке. Мне пришлись по душе его мужество, откровенность и подчеркнутое нежелание пользоваться какими–либо дипломатическими уловками.
— Вы можете меня н–е-утверждать, — заявил он на заседании комитета Сейма. — Я судья, а не прокурор, но если есть необходимость, могу и поработать.
— Нам нужен порядочный человек, а прокурорский опыт – дело наживное, — ответил я ему тогда.
А теперь мы разговаривали о том, о сем. Неожиданно он спросил: — И что ты за человек?
— Владас, почему меня об этом спрашивают последним?
— Уже кто–то нажаловался?
— Даже не пытались. Некоторые слышали. Если откровенно, мы с Паулаускасом решали его личные дела. Просто так вышло из разговора.
— Он мне тоже проговорился, что ты ему как отец.
— Может, немного преувеличил, но мы неплохо понимали друг друга. Я отговорил его уходить из прокуратуры и просил остаться твоим заместителем.
— А куда он собирался?
— К Андрюкайтису.
— В партийные функционеры?!
— Да. Он был в полной растерянности. Человека очень обидели. ~ Хорошо, что послушался, а то бы пропал. Политика — не его стиль.
— И отец ему то же советовал.
— Если не секрет, какая кошка пробежала между ним и президентом?
— Ты сам знаешь ту историю, когда управляющий банком Литвы Р. Високавичюс провернул 20 миллионов литов, предназначенных для сельского хозяйства, прилично заработал и вызвал у земледельцев бурю.
— Я что–то слышал…
Тогда президент пригласил меня и Паулаускаса, вкратце объяснил, что незаконного совершил управляющий, и резюмировал: «Високавичюса надо посадить».
— Если будет достаточно улик, посадим, — ответил генеральный. — Их и сейчас больше чем достаточно, а ты, Петкявичюс, проконтролируй.
— Тогда все ясно, — ответил Паулаускас. — Начнем уголовное дело. Мне не понравилось такое рвение Паулаускаса, поэтому я его предупредил, чтобы он все хорошо продумал, так как еще не ясно, как все обернется. Решения Бразаускаса скоропалительны и противоречивы. Прежде всего, Ромас Високавичюс — его старый друг и финансовая опора. Я припомнил, как однажды застал их вдвоем за обедом. Не видя меня, Ромас вдруг вскочил и сказал:
— Я не подам в отставку! Ты что, хочешь, чтобы я развалил «Литимпекс»? Ты этого хочешь?
— Тебе надо уйти, — не поднимая головы, повторил Бразаускас.
— Нет, этого не будет! — Управляющий банком поднялся, чтобы уйти, и только тогда увидел меня. — , Видал?! — сказал он, проходя мимо.
Бразаускас действительно не мог разваливать «Литимпекс» — это был банк Велонскиса, который щедро финансировал Альгирдаса на президентских выборах и чеканил его избирательные медали. Впоследствии Велонскис с лихвой вернул потраченные средства. Он провернул очень прибыльное дельце, отыскав в Америке старый четырехмоторный президентский самолет «Джистар». С этой целью онполучил от нашего правительства кредит в два миллиона долларов, отремонтировал этот реликт и продал нам за восемь миллионов. Газеты подняли скандал. Чтобы успокоить общественность, Велонскис–младший пригнал в Литву специально отреставрированный муляж «Литуаники»,[18] сыграл на наших патриотических чувствах, ивсе остались довольны.
Дело в том, что европейские аэродромы отказываются принимать самолеты такого типа, а в Литве на нем некуда летать. Он еще долго истязал крупными убытками авиакомпанию ЛАЛ, пока его не продали за полцены. Поэтому с подготовкой обвинения против Р. Високавичюса А. Паулаускас порядком влип. Кроме того, и Шлежявичюс четырераза менял свои показания. Когда Високавичюс побежал за сочувствием к Ландсбергису, порядком поблекли и обвинения, предъявленные Бразаускасом. Тогда, явившись в нашу фракцию, президент разразился продолжительной обвинительной речью против Паулаускаса и с категоричностью заключил:
— Голосуйте или не голосуйте, я Паулаускаса больше держать не буду. Подчеркиваю — не буду.
Так сказать, новый дворцовый переворот.
Эту его речь незаметно записал на магнитофонную ленту член фракции Ивашкявичюс. Спрятавшись, они прослушали запись с К. Гашкой, который передал ее заместителю редактора «Республики» Стасялису. В прессе поднялся скандал, дело еще больше осложнилось. После этого всякий раз, когда я заходил к президенту с какимито делами, он припирал меня к стенке:
— Почему вы не гоните из партии этого негодяя? Настанет время, он и тебя продаст.
— Я не председатель партии, — говорю.
— Но тебя все там слушают.
— Возможно, но вы не хотите, чтобы этот скандал разразился еще шире. Вы требуете тихо. А сделать этотихо невозможно. Наша фракция во главе с Каросасом — академия плюрализма.
Но когда, рассердившись на одного, Бразаускас стал буйствовать против всех, когда он недвусмысленно заявил: «Что такое десять тысяч членов ДПТЛ?! Меня выбрал весь народ!» — мне стало очень не по себе. Это было началом развала партии. Таких фюрерских заявлений, а тем более действий, я не приемлю ни умом, ни сердцем. С того дня я работаю и действую в соответствии с собственными представлениями о приличиях. Он для меня уже никакой не авторитет.
Выслушав меня, Никитинаса признался:
— Если ты такой крутой, тогда и я тебе скажу: когда меня утвердили генеральным, вызвал Бразаускас, пожал руку и, провожая, посоветовал остерегаться Петкявичюса.
Я рассмеялся:
— Это не он и даже не Ландсбергис придумал такой способ ссорить своих подчиненных. Помнишь анекдот, когда Сталин от скуки звонит Молотову и предупреждает, что его ненавидит Каганович, а через несколько минут сообщает Кагановичу, что против него что–то замышляет Молотов. Они ссорятся, грызутся и с большой любовью вспоминают о необыкновенном расположении к ним Сталина…
Мы оба смеемся. Он успокоился и сказал:
— Бразаускас требует возбудить против Шлежявичюса уголовное дело.
— Какое, какое?.. Уголовное? Слушай, Владас, мы еще ничего не выпили…
— Выпьем. Я здесь новичок и ни черта не разбираюсь в закулисных делах. Все уголовные дела оставил Паулаускасу. Сходи к нему. Паулаускас так быстро меня не ждал.
— За что? — спросил я.
— Он незаконно забрал из Инновационного банка свой вклад. — Вы, Артурас, сказали — свой?
— Да.
— Тогда — все это бессмыслица.
— У нас другое мнение. — Прокурор улыбнулся своей ослепительной улыбкой.
Мне спорить не хотелось, подумал, что Паулаускас таким способом хочет как–то пойти в глазах президента на уступки, поэтому согласился еще раз влезть в такое бесперспективное и нечистое дело. «Ну и говнюк», — подумал я, но промолчал. Однако, похоже, он понял меня без слов, поэтому все передал самому политизированному прокурору К. Бетингису.
Когда я об этой бессмыслице предупредил Шлежявичюса, он подумал, что я пьян. Но, справившись в прокуратуре, побледнел, как лист бумаги.
— За что? Ведь он меня пригласил, мне не очень хотелось, — были первые его слова. — Что делать?
— Поезжай к президенту.
И вот классический, перенятый у Ландсбергиса ответ святого, пораженного манией величия:
— Против тебя, Адолфас, как премьера я ничего не имею. Я хочу проучить тебя как человека.
Если бы эти слова были произнесены в ссоре или от обиды за то, что Шлежявичюс его, первого человека в государстве, обходит на каждом повороте, Бразаускаса еще можно было бы как–то оправдать: гнев — человеческое чувство, праведный гнев — благороден. Но когда он, имея все возможности снова стать президентом и продолжить так хорошо начатую партией ДПТЛ работу, только из личных соображений выбрал впоследствии пост премьера, все его замыслы стали более чем ясными. Учить одною соперника за счет всех избирателей и, не выполнив ни одного обещания, снова лезть людям на глаза, чтобы, видите ли, после четырехлетнего отдыха опять приняться за спасение Литвы, может только хорошо натренированный филистер, обладающий китайскими глазами с наглухо затягивающимися застежками.
Когда все члены фракции ДПТЛ, в том числе и Юршенас, проголосовали против отставки Шлежявичюса, началось неслыханное разрушение этой партии. Якобы не зависящий от ДПТЛ президент, пригласив в помощники Юршенаса и Саламакинаса, вызывал членов фракции по одному и уговаривал их не выполнять общего постановления, голосовать против председателя партии. В ход был пущен целый арсенал благо глупостей, вплоть до обещания новой дележки портфелей. Только для этих целей им и требовались приспособленцы. Людей, сохранявших верность программе партии, они не уговорили. И все это делалось, когда до истечения срока правления ДПТЛ оставалось только полгода! Так они уговорили 26 членов фракции, которые «единодушно» вместе с ландсбергистами проголосовали за собственный крах.
Еще раз подтвердились прогнозы «Черного сценария» относительно совпадения интересов противоборствующих политических группировок. Достиг кульминации сговор между Юршенасом и Ландсбергисом:
— Вы начните, а мы поддержим.
Как писал один деятель, руководители ДПТЛ не расчистили, а просто вылизали дорогу для возвращения власти консерваторов и установления крепостной зависимости всех нас от «Вильямса». А сам Юршенас, услышав, что и после поражения Шлежявичюс не откажется от поста председателя партии, не постеснялся заявиться к нему, чтобы как попрошайка выклянчивать у него эту «улыбку фортуны»: дескать, у тебя, Адолфас, есть все, ты молод, еще многого достигнешь, а меня года поджимают, поэтому сделай милость, уступи мне этот пост…
В этом поступке литовского холопа — весь духовный заряд Юршенаса. Будучи не в состоянии перепрыгнуть через высоко поднятую планку политической жизни, он прополз под ней на брюхе и вытащил увязшую в навозе побрякушку[20] Бразаускаса. Оба порядком вымазались, но оба были счастливы. И посмел же после этого пойти к пострадавшему, нагадить у его дверей и попросить бумажку, чтобы подтереться.
Поняв, с кем имеет дело, Шлежявичюс хлопнул дверью и доказал свою невиновность в Страсбурге. Штраф, который присудили в его пользу, должны бы платить не налогоплательщики, а заваривший кашу президент, но на какие шиши тогда будешь ремонтировать свою гостиницу «Драугисте» и отсудишься от многочисленных папарацци — дружек на своем вынужденном бракосочетании.
Но — шутки в сторону. Предвидя подобный исход, я поднялся тогда на трибуну Сейма с предостережением о том, кто такой Бразаускас. Однако после полного краха ландсбергистов люди снова его выбрали, как меньшее из двух зол. Для большей верности и для того чтобычитатель не подумал, будто я машу кулаками после драки, я процитирую свое выступление целиком.
«Уважаемые членыI Сейма, сегодня мы! являемся свидетелями политического фарса, задуманного одним и тем же заказчиком. Какое быl решение Мь! ни приняли, полагаю, оно не выявит реальной истины. В этом зале победителей не будет, а в проигрыше останется с трудом выкарабкивающаяся из огромной разрухи Литва.
Безответственные, своекорыстные действия нескольких политических группировок посеяли вражду и загнали двух дополняющих друг друга талантливых и выбранных народом людей в замызганный угол политических амбиций, из которого есть только один выход – новый упадок государства и хаос.
Я хочу спросить их обоих: как так, получив от избирателей абсолютное большинство в Сейме, имея возможность сформировать эффективное, деловое и благоприятное для идей Трудовой партии правительство, Вы от этого отказываетесь? Кто дал вам такое право, во имя какой цели, материальных или личных амбиций вы! отвергли волю большинства, его любовь и симпатии и попустительствуете враждебному, остервенелому и утратившему власть меньшинству?
Почему один замаскировался предусмотренной в Конституции аполитичностью, а на практике, за неимением политической воли, собрал вокруг себя отвергнутых избирателями корыстолюбцев и откровенно враждебных по отношению к трудящимся людей? Ведь этот выбор не пришел сам собой. Это многолетнее логическое продолжение неопределенных и несамостоятельных действий полуполитбюро, полудоброго дяди.
И почему второй (Шлежявичюс. — Пер.),собрав вокруг себя отряд вроде бbl мудрых практиков и политологов, так долго мирилсяс негодной тактикой Президента, с тактикой политической агонии, навязанной нам окружением, враждебным идеям Трудовой партии? Отрекаясь от предвыборной программы и не выполняя самых реалистичных обещаний, данных избирателям, мы практически теряем социальную базу и объединяющую нас идею, которых никогда не заменят никакие авторитеты, тем более сомнительные. Когда это элементарное правило, наконец, проявилось во всей своей красе, мы перестали быть нужными избирателям.
Уважаемые члены Сейма, левые и правые, неужели вы до сих пор не понимаете, что все эти три года мы жили только ради запросов той или иной власти и работали только на власть, особо не задумываясь и очень туманно представляя себе, на кого работает, кому служит она?
Сколько уже времени мы никого не защищаем, поэтому вынуждены защищаться сами в этой бессмысленной междоусобной войне.
Это политический абсурд, порождающий групповые интересы, правовой нигилизм, коррупцию, бесцельное растранжиривание бюджета и государственного имущества и голодранско–шляхетский парадный милитаризм. Как бы это ни было больно, мы должны признать, что большинство честных и порядочных членов Сейма не беззлой воли своих лидеров и их окружения стали заложниками в этой непристойной и корыстной игре.
Вот почему все мы вместе никак не могли поставить на место ландсбергизм, заразивший общество злокачественным недугом, ведь мы уже сами заболели.
За три года совместной работы каждый трезвомыслящий политик не раз имел возможность убедиться, что очередная бесцельная перестановка кресел государству ничего не дает. Без ясной, основанной на теории и практике экономической, право вой и оборонительной программы, защищающей наших избирателей, никакаяпартия, никакая фракция нормально существовать не может. Любой рождаемый в наших распрях закон продиктован только нынешним днем без перспективы на будущее. Такое постоянное латание ошибок, наделанных прежней или нынешней властью, уже начинает граничить с насилием над совестью и личными убеждениями.
К несчастью, в Литве повторяется сценарий вражды между Ландсбергисом и Прунскене, сегодня — между Бразаускасом и Шлежявичюсом. Кем он подготовлен и кому выгоден, нетрудно догадаться.
Поскольку из двух поспоривших или не понимающих друг друга людей более виноват тот, который умнее, или тот, который возведен обществом на более высокий пост и обладает верховной властью, я обращаюсь к Вам, Президент, и напоминаю Вам о так называемом законе Робеспьера, который довелось рассказать Горбачеву перед телекамерой, когда меня пригласили в его совет:
«Человек, начавший какую угодно реформу или революцию и неспособный управлять ее процессами, очень скоро начинает сомневаться в своих убеждениях, мечется и ищет все новых и новых поддерживающих его коллаборационистов, подхалимов и фаворитов, пока, наконец, сам не становится их жертвой».
Мне очень бы хотелось оказаться неправым, но такой судьбы еще не удалось избежать ни одному политику, не имеющему твердых принципов. Полагаю, и вы не избежите этого, господин Альгирдас».
После этой речи Бразаускас перестал со мной здороваться. Его дело. Каждый ведет себя в меру своей испорченности. Он перестал здороваться, а десятки депутатов, министров и просто общественных деятелей пожимали мне за эту речь руку, благодарили, искали знакомства. Таков, видимо, закон дружбы: теряешь одних, находишь других. Меня волновало нечто иное. Этот человек до сих пор не желает или не может понять, что, когда все действуют вместе, он тоже обязан пожертвовать частью личных интересов ради других, что каждый близкий друг может и должен предъявлять ему неоплаченные счета и попросить того или иного отчета за ворох невыполненных обещаний, а не только выполнять его сомнительные указания.
Вспоминаю, как в Верховном Совете, вследствие его бездействия, многие депутаты, которых поддерживала КПЛ, перебежали на сторону Ландсбергиса. Альгирдас выглядел довольно жалко.
— Брошу все и уйду к черту, — грозил он, не видя выхода из положения, которое сам же создал.
«Меня на выборах ты не поддерживал, нашел более удобного, — шевелилось в душе что–то злорадное, — так чего теперь причитаешь, чего мечешься?» Хотелось рассчитаться той же монетой, но я быстро подавил это чувство, поскольку понимал, что за нашими плечами стояли тысячи поверивших в нас людей, которые ждут не дождутся от нас каких–то позитивных шагов.
Я спешно написал сатирический рассказ «Абракадабра» и своими деньгами поддержал партию, которая переживала трудные дни. Наши верные труженики работали без зарплат, Ландсбергис и его свора закрыли в банках наши счета, отобрали здания, взломали гаражи, реквизировали машины и для слежки за нами учредили при МВД отдел контрразведки во главе с Генрикасом Маргянисом. И вот я от этих детективов услышал, что Бразаускас вместе с завхозом КПЛ Алфонсасом Навицкасом отмывает через банк «Таурас» партийные деньги. С каунасским филиалом банка «Таурас» они заключили более десятка договоров и самолично забрали оттуда около 50 тыс. долларов. Под каждым договором, написанным рукой Навицкаса, красуются подписи самого Алфонсаса, его жены, Бразаускаса, некоторых членов его семьи и родственников. Они скреплены подписями и печатью управляющего банком Люйшайтиса.
Некоторое время спустя, Навицкас и его друг Ромас Марцинкявичюс учреждают фирму «Ромарас», спекулирующую нефтепродуктами, и просят Бразаускаса освободить их от уплаты налогов, поскольку компания на средства от прибыли строит в Мажейкяй дом престарелых. Налоги были уменьшены, компания стала процветать… Вот тогдау нас в стране впервые показались уши литовского бизнесмена из Австралии Юозаса Петрайтиса.
Сейчас он пишет, что Навицкас получил от него взаймы полмиллиона долларов. Это не исключено, однако Навицкас никогда бы не осмелился просить такую сумму, а Петрайтис никогда бы ее не дал, если бы за его спиной не было надежного гаранта. Строительство дома престарелых оказалось чистым блефом, гарант заколебался и запретил Навицкасу появляться в Президентуре. Марцинкявичюс купил в Нью–Йорке огромный дом и исчез с нашего горизонта, Навицкасом заинтересовалась прокуратура, компания «Ромарас» прогорела. . Зато появляются несколькофирм Петрайтиса и последнее его заявление: «Но и вы, господа, погрели руки». После этого он галантно предоставляет читателю решать, кто этот член Сейма нынешнего созыва… Так сказать, заметает следы, поскольку прекрасно знает, что искать надо в правительстве.
Поначалу в действиях Навицкаса я усматривал глубоко законспирированную провокацию, но, посоветовавшись с друзьями, решил, что, может быть, правильно ребята делают, ведь все равно Ландсбергис все отберет, а каким–то образом скрытые суммы, возможно, и сохранятся для общего блага. Тогда на всех собраниях я стал убеждать Бразаускаса и других коллег, что при таких условиях мы обязаны объявить себя оппозиционной партией, что у нас нет иного пути, что, разочарованные нашим бездействием и даже подозревающие нас в сговоре с правыми, партию покидают порядочные люди. Наша партия практически поставлена вне закона, а мы еще пытаемся сотрудничать с ландсбергистами. Какой мазохистский абсурд!
Вспыхивали большие «теоретические» споры, иные возражали, что, перейдя в оппозицию, мы предадим независимость. Особенно противился Ю. В. Палецкис.
Он даже создал теорию:
— Называть себя оппозицией еще слишком рано. Литовский народ к этому не готов. У него с 1926 года не было никакой оппозиции иеще долго не будет.
— Юстас, ты где учился истории дипломатии? — съехидничал я. За какую позицию сидел в тюрьме твой отец? Ведь это ландсбергистский бред сивой кобылы.
— Вам за это когда–нибудь придется извиняться, — рассердившись, ответил дипломат.
А когда ДПТЛ (Демократическая партия труда Литвы, бывшая Самостоятельная Коммунистическая партия Литвы) провозгласила себя оппозиционной партией, в самое трудное для нее время этот гигант дипломатической мысли перебежал к социал–демократам, открыто поддерживавшим Ландсбергиса. Требовалось во что бы то ни стало доказывать, что это продажная ложь, что это явное, растущее с каждым днем предательство, готовое продавать своих друзей. При таких обстоятельствах и родилась газета «Оппозиция» как противовес, как последний козырь, который с каждой страницы вместо впавшей в ханжество «Тесы» Шнюкаса кричал:
— Люди, если смертельно необходимо, то можно! Ничего не случится ни с храбрыми, ни с трусливыми. Ну, попугает прокуратура, потаскает по судам, но больнее укусить не сможет. Не те времена.
Оппонируйте, сплачивайтесь, не позволяйте вас стравливать и загонять в необольшевистское гетто!..
С этой идеей я пошел к Бразаускасу.
— Попытайся. Это здорово, я помогу, чем только смогу. Без борьбы они нас всех потихоньку передушат.
Вначале все складывалось наилучшим образом, мы добились тиража 40 тыс. экземпляров. Народ расхватывал газеты и радовался, что закончился гражданский манкуртизм.
Однако Томкус, якобы из–за каких–то несуществующих долгов, прекратил печатать газету, не предупредив заказчика, а в глаза посмеялся:
— Почему я должен поддерживать своих конкурентов?
Мы не сдались. Я влез в долги, разорил семью, но выпуск «Оппозиции» мы возобновили, а ДПТЛ не дала нам ни гроша. Более того, из боязни нас даже лишили помещения в штаб–квартире ДПТЛ.
— Как вы смеете публиковать наш адрес?! Хотите, чтобы нам окна повыбивали? — брызгал пеной Владимирас Березовас.
— Нам стыдно, что вообще есть такая газета, — вторил ему великий политбедолог Альгис Кунчинас и отобрал у нас ключи.
Нам пришлось вторично раздеваться и переселять редакцию в будку сторожа водопровода. Я побежал за помощью к Бразаускасу.
— Я ничего не знаю, — ответил он, — разбирайтесь сами.
Разгоралась упорная предвыборная борьба, а эти двое ДПТЛовских святош, Владимирас Трясун–Осинкинас и Альгис Каросасу–Затычкинзадницас, испугались за два окна. Что это, фантастика или подлинные визитные карточки псевдодеятелей? Дело в том, что к нам потянулись люди. Они пришли в себя, ожили, стали более открытоговорить. Нашему примеру последовали некоторые другие газеты, началась всеобщая атака на ландсбергизм, загнавшая «мессию» И его клику в «парламентскую резистенцию». Итоги выборов были предрешены, а Бразаускас все дрожал:
— Только бы выбрали хоть тридцать наших депутатов, — и представил на съезде список из 35 человек.
— Что вы делаете? — Я несколько раз выходил к трибуне. — уже только потому, что Ландсбергис выдвинул сто одного, мы должны выдвинуть на несколько человек больше.
Кое–как набрали 75 человек. Каросас записал половину своей кафедры, Яскелявичюс собрал всех своих экономистов, уговорил и я нескольких писателей. И все равно списка не заполнили. Несколько мест пришлось отдать другим партиям.
Виноватых не было. Самым виноватым оказался руководитель избирательного штаба Киркилас. На нем Бразаускас и сорвал всю злость:
— Присох, как болячка, не могу отделаться.
Но победа есть победа. Победители своих ошибок не анализируют, но меня прижали финансовые ревизоры, поэтому я пришел к председателю не только для того, чтобы поделится радостью победы на выборах:
— Что будем делать с «Оппозицией»?
— Мы победили, поэтому газету можно закрыть. Она нам больше не нужна.
— Может быть, и так… Но я разорил семью, сам основательно влез в долги…
— Неужели ты пришел к нам на заработки?
Меня этим вопросом он нокаутировал.
— Но у партии есть деньги, чтобы покрыть некоторые долги.
— Что?.. И тебя уже озадачили партийные деньги?
Получив по морде, я снова вспомнил о договорах, написанных рукой Навицкаса. Оказалось, что управляющий каунасским отделением банка «Таурас», утвердивший и скрепивший их печатью, упрятан в психушку, что партийные деньги куда–то исчезли, что Навицкас построил поместье из двух сблокированных домов, и что Бразаускасоб этом ничего не знает. «Все законно», — по–русски оправдался он. За эту тему ухватилась газета «Республика» и выпустила в свет несколько статей под общим названием «Клан».
Так и остался бы я в дураках, «сочинителем сказок», как выразился Бразаускас, если бы не счастливый случай. Когда выполнивший черную работу Маргянис перестал быть нужным Ландсбергису, он оченьскоро ушел на дно и стал распродавать архив контрразведки. Некоторые из этих документов купил и я. Почти все копии договоров Бразаускаса. Если после выхода в свет этой книги начнутся какие–то беды, у меня будет что положить на стол. А тогда об этом я боялся и думать.
Меня вызвал Бразаускас.
— Ты победил в первом туре, даже собрал больше голосов, чем я. —
Я уловил в его тоне какую–то недобрую нотку, но не придал значения. — Нужно в Мариямполе помочь такому славному парню с красивыми усами.
— Байорасу?
— Верно. Нужно сделать все, чтобы тот карьерист и предатель
Ромас Гудайтис не попал в Сейм. В Мариямполе во втором туре будут баллотироваться Бобялис и Палецкис. Делайте все, чтобы и этотперебежчик никуда не прошел. Он очень хотел стать министром иностранных дел, заранее договаривался с Ландсбергисом, но тот его «наколол», дескать, слишком поздно положил членский билет ДПТЛ. ТЫ оказался прав.
Второй раз он рассказал то же в присутствии Арвидаса Байораса. Лично мне Ю. Палецкис ничего плохого не сделал. Я дружил с его отцом и матерью, но в политической борьбе друзей не бывает. Отправившись в Мариямполе, я собрал все сведения о том, где больше всего проиграл Байорас в первом туре. Туда мы и договорились ехать. Труднее всего выглядел поселок Людвинавас, в котором я всегда чувствовал себя как дома, вместе со всеми родственниками К. Боруты из Кулокай и окрестных деревень. Оттуда и начался переворот в пользу Байораса, хотя и сам Арвидас был достаточно подвижным и понятливым. Поработали мы и в пользу Казиса Бобялиса, а под конец встретились у него дома. Бразаускас нас за это благодарил.
Спустя какое–то время мы, двое «победителей», встретили в Президентуре Палецкиса и спросили, что он здесь делает. Юстас ответил, что он — советник президента по иностранным делам, а второй «предатель», Гудайтис, не без гордости похвастался, что его назначили советником по вопросам культуры.
Я чувствовал себя облитым помоями, а Байорас, не привыкший к таким штучкам Бразаускаса, только моргал и не находил слов. Когда подвернулся случай напомнить об этом президенту, тот, глазом не моргнув, ответил:
— Вы все забрались в Сейм, а мне неоткуда взять людей. Подчеркиваю, он сказал — вы забрались! Будто без этого «забрались» он один мог чего–то достичь, не говоря уже о том, какоебольшое влияние оказали эти двое парней на развал ДПТЛ изнутри. Вот каким путем покупает Бразаускас оценки своей доброты. Скажите Палецкису или Гудайтису, что Бразаускас плохой… Они рассердятся, обязательно его похвалят и скажут, что не Бразаускас, а мыявляемся неумытыми свиньями.
Таков стиль его работы. Рассердившись на одного, АМБ[22] начинает изливать зло на других. Когда на охоте неподалеку от Паневежиса, будучи под хмельком и подражая Гришкявичюсу, он стал открыто бубнить, что не будет больше держать ни Шлежявичюса, ни Вайтекунаса, которые будто бы собирают на него компромат, я понял окончательно, что, еще не взяв разгона, мы свернули на путь позорного поражения.
На Бразаускаса нет нужды собирать компромат. Он настолько обнаглел, что не в одном только деле крупных вильнюсских, каунасских и мажейкяйских бизнесменов выглядывают уши самого неприкосновенного лакея Литвы или его многочисленных родственников. На его крючок клюнул и Бернатонис. Поднятый им скандал почти в точности соответствует упомянутому сценарию абсурда. Вначале поднимается страшный шум, а потом срочно разыскивается повод, чтобы избавиться от ненужного или неудобного человека.
Комиссар В. Григаравичюс, как и Р. Вайтекунас, навел в полиции порядок, повысил ее престиж, вернул на работу способных криминалистов, но к собранному ими банку данных отказался допустить подобранных министром Бернатонисом людей, за что ему было предложено подать в отставку. Григаравичюс воспротивился: «Незаменимых людей нет. Я уйду, но сначала скажите, за что».
Срочно занялись поисками повода. По инициативе Бернатониса и Ляуданскаса стали следить за самим Григаравичюсом. Материал для интриг накапливался. И вот нашелся выход: некоторые работники полиции по любопытству или при поиске по служебным делам однофамильцев Бразаускаса аж тринадцать раз, как говорит премьер–министр, заглядывали в базу его личных данных. Согласно теории и практике ясновидящей Лены Лолишвили, это ужасное, продиктованное самим дьяволом число, должно было возникнуть из–за нечистоплотности и некомпетентности Бернатониса, все происходило под носом не у Григаравичюса, а самого министра, но если вожаку надо иначе, вперед…
Но надо знать и самого министра Бернатониса. Это до крайности верный слуга своего шефа. Без разрешения или одобрения Бразаускаса он не только к генеральному комиссару полиции, а даже к своему левому уху правой рукой не смел прикоснуться. Этот человек — партийный локомотив. Он начинает работать, только находясь на определенных рельсах. Тогда он пыхтит, тянет состав и никогда не сворачивает с заданного направления. У него нет заднего хода. Чтобы повернуть назад, его нужно направить в депо и подтолкнуть. Так несколько раз и было сделано.
Караул, опять собирают компромат![23] Министр вылезает на телевидение, Бразаускас его тут же одобряет, Паксас не вникает, обменивает комиссара на А. Зуокаса и частично соглашается. Что еще нужно? Премьер стращает Сейм и правительство, что он показал бы всем этот страшный материал, но опасается Европы. Что подумают ее высокие чиновники о Литве? Кое–кому, но очень конфиденциально, он мог бы представить это несчастье нашей страны, но лучше не надо, поэтому он запускает новую побасенку: «Я Григоравичюса уволю уже завтра, а в пятницу понесу президенту представление».
Но в ставшей несколько более демократичной стране происходит неслыханное дело: объявляют забастовку министры. Тогда начинаются причитания, сам премьер идет на телевидение и после пятой рюмки (шестую, видимо, отобрал Юршенас) выдвигает новое обвинение: «Григаравичюс как комиссар хорош, у меня нет к нему претензий, но его заклевали политики». В первую очередь, он сам.
Создается комиссия Сейма, которая ничего плохого не обнаруживает. Надо спасаться самому и выручать Бернатониса, но тому не поменяли направление, он пыхтит, набирает скорость и никак не может свернуть. Ляуданскас проводит аттестацию подчиненного, понижает его в должности, а министр, еще раз обнюхавшись в Президентуре, отстраняет Григоравичюса от работы. С юридической точки зрения это решение достойно протектората Пустозвонии. Полный конфуз. Министру нужно исчезнуть, но невежда Ляуданскас перестарался и пригрозил, что он знает обо всем больше самого Бернатониса. Потом, как нарочно, вмазывает начавшему сопротивление А. Паулаускасу…
Защищать Ляуданскаса начинает еще не назначенный министром В. Буловас. Если я осмелился заслуженно сравнить Бернатониса с паровозом, то Буловас никакой не локомотив, скорее, это подцепленный к паровой машине тендер, загруженный мелким политическим углем и заполненный мутной водой конъюнктуры. Такие и требуются Бразаускасу. Тогда у него руки свободны, тем более что появляется новый повод: этот человек, когда–то им сюда поставленный, целых восемь месяцев смешил все министерство.
Но что самое главное, наблюдать за этой комедией абсурда выходят на улицы тысячи людей, которых все труднее обманывать. Они протестуют против такого самоуправства, разрушительного для государства. Референдум о вступлении в Европейский союз повисаетв воздухе. Тогда Бразаускас снова прицепляет себе крылья архангела Михаила и неожиданно примиряет «противоборствующие стороны». Он пытается спрятать свои уши под малахаем Снеговика, но уже поздно. Когда Р. Паксас почуял, откуда потянуло гарью и начал гонять В. Буловаса, как школьника по домашнему заданию, снова понадобилась мудрость Лолишвили: «Если не будет В. Буловаса, исчезнет и Г. Павиржис»…
Таких спектаклей абсурда Бразаускас создал много. Он, подобно Наполеону, первым ввязывается в битву, а потом смотрит, что из этого выйдет. Когда проигрывает, то обливается перед народом горючими девичьими слезами, а через некоторое время снова принимаетсяза свое: я хороший, очень хороший, но меня никто не понимает…
Но дело есть дело. В то время мы были обязаны хоть на время помириться. Бразаускас подарил мне свою книгу «Развод по–литовски», я ее внимательно прочитал, сделал пометки и сказал, что там многое неверно, перепутаны даты и даже деятели. Вместо меня он во многих местах записал Ландсбергиса, Палецкиса, Шепетиса…
Альгирдас глянул на меня открытым невинным взглядом, усмехнулся и без зазрения совести заявил:
— Не я писал — Жукас.
Но, оказывается, он и тут ошибся. Эту книгу на основе аудиокассет Бразаускаса написали два журналиста издательства «Политика».
Вот тебе на!.. Не я! Его аудиокассеты, его портрет, его подпись, а он даже не знает, что там написано. Это ли не фантастика? Писатель ненормальный, он не понимает дерзновения своего товарища, — может сказать читатель. Но если я напомню, что Брежнев тоже долгое время не знал, что является автором книги воспоминаний «Малая земля», пока ему не сказал об этом Суслов, то станет немножко грустно. В этом мире нет ничего нового. Стоит кому–то заняться чепухой, как в народе тут же вспоминают едкий анекдот: Брежнев умер, но Политбюро еще три дня скрывало от него эту ужасную новость…
— Не я писал — Жукас.
Можно ли после такой исповеди ждать от этого человека честных воспоминаний? Как должно быть, так и будет, а он и далее станет действовать оноло этих воспоминаний, но только так, чтобы ему и другим «соавторам» было лучше и удобнее. Чем он хуже Ландсбергиса, история которого тоже написана заранее?
Когда, защищая министра Р. Вайтекунаса, подал в отставку и я, Бразаускас неожиданно согласился, чтобы председателем Национальногокомитета по безопасности стал тот самый А. Ивашкявичюс, который записал его секретный разговор и передал журналистам, из–за чегопрезидент полтора года на меня давил: когда вы выгоните этого негодяя из партии?
— За какие заслуги? — спросили меня коллеги по Совету обороны. — Неудобно, жалко человека, еще может рассердиться.
О подобной, ничем не оправданной игре судьбами людей можно
писать бесконечно, но наступает время и подумать, а что же заставляло первого человека республики так непорядочно поступать? Врожденное непостоянство? Страх? Забывчивость? Высокомерие или только собственная ощутимая корысть?
Приводя в порядок свои записи и пометки на документах, я пришел к выводу: это переменчиво искренний и коварный, часто выдавливающий из себя слезу актер, еще более искренне убежденный, что он незаменим, избранный народом подлинный католик, честно играющий свою роль в заранее подготовленном сценарии. Если на него находит блажь или он проникнется подкинутой кем–то идеей, то в практической деятельности и в отношениях со своими коллегами он становится непрогнозируемым аппаратчиком, решающим все проблемы таким образом, чтобы они как можно меньше ему навредили или принесли максимальную выгоду.
Не раз все это по–человечески взвешивая и обдумывая, я пытался его оправдывать: может быть, он действительно по–джентльменски все простил и Ю. В. Палецкису, и Р. Гудайтису, и А. Ивашкявичюсу?
Но почему тогда он для раздувания собственной славы воспользовался неудачами, постигшими меня и Байораса? Почему он смешал с грязью такие светлые личности, как Р. Вайтекунас, А. Шлежявичюс, В. Эйнорюс, почему при визите в Израиль наградил орденами всех бежавших от нас еврейских писателей, а здесь, у себя под носом, на празднование своего 75–летия забыл пригласить члена правления нашей партии Й. Авижюса? Это были только догадки, поскольку другая цепочка событий оказалась еще грязнее. Он совершенно перестал считаться со своими бывшими сотрудниками и при ведшими его к власти людьми, он стал унижать соратников и верных товарищей попартии, окружил себя всякими проходимцами, начиная с Бенаса Гедялиса, спаивающего литовцев, и кончая потренировавшимся на полиции безграмотным в финансовом отношении воришкой Йонасом
Уркой, которого специальным декретом внедрил в совет Банка Литвы. Потом началась эпоха банковских крахов и растранжиривания налево и направо огромных, ничем не оправданных кредитов. Всеэто организовали многочисленные дружки председателя Комитета по литу Бразаускаса, как потом выяснилось, «ничего об этом не знавшего».
- Не я писал — Жукас…
Сейчас Бразаускас хнычет, что ему не с кем работать, что приходится опираться на либералов. Видите ли, он представляет умные и хорошие законопроекты, но многие его не понимают и сопротивляются его благородной миссии. Как все это похоже на уже упоминавшегося оторвавшегося от земли божка Робеспьера, когда он на спаде революционной волны обратился в Конвент и заявил: «Что же здесь творится? У французов есть республика, а они требуют хлеба. Только тираны раздают хлеб своим подчиненным. Конституция может дать людям только свободу»…
Правильно. Ведь Альгирдас Миколас пришел, только чтобы спасти Литву, а не раздавать хлеб. Кроме того, он ничего не знал, пока разъяренные крестьяне не напомнили ему об этом, заблокировав дороги кучами навоза…
— Не я сажал эту свеклу — Кристинайтис[25]…
Читать далее
На главную